Ленин и Крупская - мои однокурсники

Как хорошо, что есть друзья!

  Я к ним могу прийти голодным,

  Не будет их прием холодным,

  И мы закусим, как князья.

  Но если у моих друзей

  Мы не найдем и черствой булки, -

  Вперед! — в соседнем переулке

  Живут друзья моих друзей.

  Друзья друзей моих — друзья,

  Конечно, неплохие,

  Они и для меня такие,

  Которых не любить нельзя.

  Кого же из друзей моих

  Люблю я больше, чем других?

  Скажу вам честно, не тая:

  Всех тех, что влюблены в меня!

О каких таких друзьях, живущих в соседнем переулке, я сочинил эту студенческую песенку на первом курсе? Все мои друзья жили в соседних комнатах на втором этаже общежития.

  Очень немосковский был у нас курс. Совсем не блатной. На нашем курсе никто не продолжал актерской династии. Сплошь провинциальные основоположники династии собственной. Было, правда, несколько москвичей — замечательные ребята, которые проводили все свое свободное время с нами.

  Адрес нашей общаги — Трифоновская, 45б.

  Поскольку нравы там царили довольно свободные, то в ходу была такая шутка: "А почему только сорок пять "б", если б… там значительно больше?"

  Всем курсом мы вываливались в девять утра на Трифоновку, а если опаздывали, то разбивались на группы по четыре человека и брали такси.

  Двадцать пять копеек с носа — и за рубчик нас подвозили по бульварам до Никитских ворот, а там — по Герцена налево уже рукой подать до Собиновского переулка.

  Перед занятиями по мастерству актера у нас всегда была часовая пауза, которую мы заполняли весьма оригинально. Два человека становились на шухер — один на лестнице, второй у дверей — и начинались подпольные практические занятия по истории КПСС в лицах.

  В 19-й аудитории было свое закулисье и небольшая сцена, не которой мы инсценировали даты календаря. Например: "Ночь перед штурмом Зимнего".

  В роли Ленина — Виктор Сухоруков, Крупская — Татьяна Догилева, Керенский — Юрий Стоянов, Лицо от театра — Геннадий Залогин, исполнители массовых сцен (революционные солдаты, матросы и проститутки) — студенты курса.

  Мы ни о чем не договаривались заранее. Сценарий импровизировался на ходу.

  Витя Сухоруков Ильича играл гениально. Маленький, лысый, с раскосыми глазами, он пародировал все штампы актерской лениниады от Штрауха и Щукина до Каюрова и Ульянова.

  Витька лежал с Таней Догилевой под одеялом. На авансцену выходило лицо от театра, и Генка с пафосом говорил в зал:

   — В ночь перед штурмом Зимнего Ленину, как никогда, хотелось спать. Ничто человеческое ему было не чуждо.

  При этих словах Сухоруков — Ленин начинал домогаться Догилевой — Крупской. Под одеялом шла возня. Догилева кричала:

   — Володя, только не сегодня! Завтра наши мальчики берут Зимний! Тише, товарищ Ульянов, уберите ручонки. Феликс может услышать.

  Лицо от театра торжественно — проникновенным голосом прервало эту пикантную разборку под одеялом:

   — "Ленин — человек". Как мало на самом деле мы о нем знаем! Ленин — сын, Ленин — муж, Ленин — отец… — Тут Генка Залогин поперхнулся, он понял, что с его, точки зрения исторической правды, занесло. — Ленин — друг и товарищ! — поправился он.

  Сухоруков подхватывал:

   — Гусь свинье не товарищ! Плевать я хотел на этого железного Феликса! На этого ржавого поляка! На этого стукача! Я хочу тебя! Надежда, я загадал, — вдруг он начинал по — поповски окать, — если ты не отдашься мне, дочь моя, то восстание провалится. Это такая примета.

  В это время массовка сама начинала восстание. Драка, крики, стоны… И я в роли Керенского бегаю и кричу:

   — Господа, одолжите кто — нибудь лифчик и чулки. Умоляю. Мне по учебнику истории КПСС положено драпать в женском платье!

  На авансцене Надежда Константиновна выполняла требования вождя, а Лицо от театра резюмировало:

   — Да, сегодня мы перелистнули еще одну неизвестную страничку из жизни Ильича. Он был суеверен. Эта распространенная человеческая слабость была присуща и ему — великому человеку. И кто из летописцев знает: не пойди Надежда Константиновна ему навстречу, чем бы обернулась для истории эта примета?!

  Таким образом, когда в аудиторию входили наши учителя — Всеволод Порфирович Остальский, Евгения Николаевна Козырева и любимый мой, поистине гениальный, педагог Владимир Наумович Левертов, — мы уже были хорошо "размяты" с актерской точки зрения.

  Всеволод Порфирович Остальский. Умный, добрый, толстый, смешной. Все время говорил:

   — Вы все — мои дети. Здесь нет любимых и нелюбимых. Все вы — мои дети!

  И договорился.

  Однажды в три часа ночи к нему пришел мой друг и однокурсник латыш Арик под хорошим газом. Почти на бровях. Арик рос без отца. И когда на пороге появился Остальский в трусах, Арик сказал:

   — Всеволод Порфирович, усыновите меня! Я хочу быть Арием Всеволодовичем… Папа!

  Заплакал и упал. Евгения Николаевна Козырева. Знаменитая Медея и исполнительница роли матери в кинофильме "Убийство на улице Данте". Красавица с огромными глазами и невероятным темпераментом. Показывая, как надо играть любовь, могла запросто сломать стул. Внушала мне, что я по амплуа — герой. Не внушила.

  Владимир Наумович Левертов. Великий педагог. Сделал меня актером. Проходят годы. Прибывают понемногу профессиональная свобода и какие — то штампы, которые кое — кто называет мастерством. Но если иногда что — то получается у меня искренне и органично в кадре или на сцене, то именно потому, что был в моей жизни именно этот человек.

  С появлением педагогов в аудитории замолкал шум "Октябрьского переворота" и начинались "петельки — крючочки", "верю — не верю" и так далее. Недавнего исполнителя роли Ленина Витю Сухорукова двадцать минут подряд заставляли проделывать воображаемую нитку в ушко воображаемой иголки, а Таню Догилеву — делать бесконечный этюд по физическому самочувствию на тему: "Что такое — холодно?" Мы же с Залогиным обычно забивались в угол, потому что азы профессии нам давались с трудом...

  Никто из нас не читал тогда Солженицына. Импровизируя на тему Октября, мы просто валяли дурака и, слава Богу, на нас не стучали куда следует. А если бы стукнули и если Витька Сухоруков не учился продевать нитку в иголку, то может и не сыграл бы он Ленина в фильме "Комедия особого режима" по Довлатову. И Танюша Догилева не стала бы выдающейся актрисой. И, возможно, Илья Олейников делал бы "Городок" с кем — нибудь другим...

  Как давно все это было. В юности. В 1974 году.

  … А в 1975 — м я переехал из общежития на частную квартиру стоимостью тридцать рублей в месяц, включая коммунальные услуги. К этому же времени относится начало моего увлечения любительским собаководством. В выходные дни я пропадал на Птичьем рынке недалеко от Таганской площади. Чего там только не продавали! Купить можно было все, что шевелится, бегает и плавает на земном шаре. Я околачивался преимущественно в собачьих рядах. Всех собак мне было жалко.

  Первого моего пса мне продали как Той-терьера. Щенок не рос, остался двадцати сантиметровый в холке, не лаял, а мяукал, и язык не поворачивался назвать его кобелем. Через два месяца он перекочевал к отцу моей первой жены в Минеральные Воды и там продолжил свою странную породу.

  Второго пса мне выдали за "русскую гончую". Три месяца я лечил его от глистов, а потом подарил одному егерю.

  Третьим был двухлетний курцхар, у которого затянулся период полового созревания. Однажды я пришел из института домой и застал жену сидящей на шкафу. Внизу лаял пес, и глаз у него был какой — то очень весенний. Курцхара я отвез обратно на Птичий рынок и подарил двум школьницам из Подмосковья, дав еще и денег на электричку. Как они доехали до дома, не знаю.

  Так что благотворительность я понимал очень по — своему: помогите собаке и подари ее другому. Все же если я пропускал занятия, староста курса Юра Богданов объяснял педагогам мое отсутствие так:

   — Он болен.

   — Чем?

   — Любовью к животным.

  … Уже четырнадцать лет у меня живет Тиль — беспородный пес, обаятельное существо с человеческим взглядом, которое я называю "карликовым ньюфаундлендом". Из всех команд он понимает только одну: "Сделай заиньку". Выполняя ее, он садится на задницу и ждет куска колбасы. С этим трюком Тиль и кочует из одного выпуска "Городка" в другой.